– Теперь уже не знаю, – сказал Элиар. Потом спросил: – Как думаешь, если я сейчас оставлю службу, мне дадут обещанную землю?

– Ты серьезно?

– Меня слишком долго здесь не было, – медленно произнес Элиар, глядя на видневшийся в маленькое оконце темно-синий кусочек неба. – Похоже, меня не было… нигде.

– Возьми себя в руки и подумай.

– Конечно, – кивнул Элиар, словно не слыша его слов. – Знаешь, я придумывал сотни причин, чтобы задержаться в Риме, все ждал, что меня позовут… И дождался.

– Ты хочешь начать все сначала?

– Думаешь, не получится? Говорят, дорога в подземное царство может начаться в любом месте, так почему нельзя пойти дорогой новой жизни? Хотя нет… Сохранить бы старое…

Он недоговорил: дверь открылась, на пороге появилась Тарсия.

– Он уснул. Выпейте вина, – обратилась она к мужчинам. Потом повернулась к стоявшей позади девушке: – А ты иди домой. Уже поздно. Придешь завтра.

Альфин улегся спать, посоветовав им сделать то же самое, но они не послушались и сели у изголовья Элия. Наступила ночь, и взаимное молчание уже не казалось разделявшей их глухой каменной стеной. В какой-то миг Тарсия протянула руку и дотронулась до пальцев Элиара – это тихое, нежное касание дало понять намного больше, чем сказали бы все слова: о блуждавшей в душе тревоге, о прощении, мольбе и любви.

Ливия стояла на палубе корабля под названием «Амфитрита» и смотрела на великолепную картину заката, в которой была некая страшная обнаженность, открытость: казалось, мир – это сцена; занавес неба вот-вот раздвинется, и появятся боги-актеры. Но Ливия знала, этого не случится, и она не ведала, что там, за этой стеной: другая жизнь, вечная тьма, начало или конец.

Небо над головой было тускло-зеленым, там, вдали, звезды уже прокладывали искристую дорогу, тогда как прямо перед глазами, на пугающе ярком фоне висел винно-красный, казалось, разбухший от цвета, огромный солнечный шар. На лике мира лежала тень печали, словно бы исходящей откуда-то из темной, вечно бунтующей бездны морских глубин.

Хотя Ливия закуталась в плотный длинный плащ, холодный ветер пробирал ее насквозь; казалось, в теле не осталось уголка, куда бы ни проникли его ледяные руки. Все люди на корабле были тепло одеты: в войлочные шляпы, накидки с капюшоном. Стоял конец октобрия, судоходный сезон заканчивался: вероятнее всего, обратно придется возвращаться сушей. Она уехала из Рима в спешке, собравшись за один день, и взяла с собой только двух рабынь и самые необходимые вещи.

Шло время, и она понемногу разбиралась в текущих делах и отчасти – в самой себе. Появились новые проблемы: нужно было как-то устраивать судьбу Асконии и Луция-младшего. Ливия все чаще слышала разговоры о том, что она еще сравнительно молода и непременно должна снова выйти замуж.

Действительно, женщине трудно жить одной, особенно когда у нее есть хотя бы один несовершеннолетний ребенок. Ливия была знатна, богата, ей не составило бы труда найти подходящего жениха, – разумеется, речь шла о чисто деловом предприятии. Многие из тех, кто окружал Луция Ребилла в последние годы жизни, продолжали посещать ее дом, и Ливия принимала их также почтительно и радушно, как прежде. Она не могла позволить себе отказаться от этих связей…

Жизнь с Луцием представлялась ей большим, мягким серым покрывалом, на котором пестрело несколько неровных, ярких заплат, неуместных, как цветы на снегу, – то были отношения и встречи с Гаем Эмилием. И ей хотелось лечь под это покрывало, оторвав заплаты, и проспать под ним до конца жизни. Но… Гай Эмилий! Что бы ни случилось, рядом с ним мир воспринимался таким, каков он есть, тогда как, живя с Луцием, она была вынуждена к чему-то приспосабливаться и тем самым что-то терять. Жалела ли она об этом? Нет.

Зачем она ехала в Афины? Ливия не знала ответа на этот вопрос. Или, вернее всего, не хотела знать. Она решила рассказать ему о том, что случилось, мысль о его неведении не давала ей покоя. Желала ли она нарушить сон его жизни, вовлечь в страдания, заставить разделить их с нею и тем самым облегчить свою ношу? Она хотела встретиться и поговорить с ним, а потом вернуться в Рим. Вот и все.

Рим… Даже сейчас он был с нею, в ней – в воспоминаниях, в тоске по детям, и отчасти – вокруг нее. В первый же день плавания Ливия заметила на «Амифитрите» некую странную пару. Женщину она встречала и прежде, да и мужчина показался ей знакомым. Закутанная с головы до пят в плотные одежды женщина имела безразлично-усталый, даже несколько изможденный вид, ее пронзенные черными точками зрачков бледно-голубые глаза холодно и неподвижно смотрели на мир. Однако она часто возбуждалась без видимых причин и злобно покрикивала на свою невозмутимую темнокожую служанку. А мужчина казался таким же непредсказуемым, мрачным, как черные водяные бугры ночного моря. Они говорили на латыни, и однажды Ливия невольно подслушала их разговор, в котором прозвучало обжигающе знакомое имя. Сначала мужчина что-то тихо рассказывал своей спутнице, и она молча слушала. Потом воскликнула:

– Почему ты мне не говорил!

– Откуда я знал, что ты встретишься с этим мальчишкой? Да, я жил рядом с ним несколько лет и знал, что он твой, но не мой…

– Я не спрашивала его имя, настоящее имя… – Она пробормотала эту фразу, как заклинание.

Он сделал паузу.

– Помнишь, кто дал ему это имя?

– Ты.

– И ты никогда не знала, почему. Ни у кого и никогда ты не спрашивала настоящих имен…

Женщина засмеялась леденящим душу смехом, а мужчина пристально смотрел на нее и молчал, пожираемый вечно тлевшим в его душе огнем.

Ливия видела, как эти двое сошли на пристани в Путеолах и исчезли в толпе. И больше никто и никогда не встречал в Риме куртизанку Амеану. Ее особняк был продан, и разочарованные поклонники мало-помалу протоптали дорожки к домам других красавиц. Болтали, будто ее отравили, зарезали, увезли силой или будто она, страшась надвигающейся старости, добровольно удалилась в изгнание, или что ей пришлось уехать, поскольку некий ревнивый любовник изуродовал ей лицо. Что ее видели в Афинах, Александрии, что, решив оставить прежнюю жизнь, она вышла замуж и нарожала детей. Правды не знал никто, и Ливия не рассказала об этой встрече никому, кроме верной Тарсии.

…Она шла по улице и думала о том, как встретится с Гаем, как посмотрит на него и что скажет. Она не замечала того, что ее окружало, все ушло в даль, в воспоминания. Ответы на самые важные, значимые вопросы лежали за гранью видимого и понимаемого ею.

Возможно, была виновата печальная, серая, пасмурная погода, но только сейчас у Ливий не возникало ощущения новизны мира, как это случалось раньше во время приезда в Афины, и женщине казалось, будто она безнадежно постарела душой. С замиранием сердца, томясь от болезненного ощущения непредсказуемости, подошла она к риторской школе. Оказалось, Гая сегодня нет, он остался дома, и Ливия спросила, как его найти. Выяснилось, что он живет совсем близко, почти в центре Афин.